В этом образе осинового листа, обожженного мягким светом бабьего лета, заключена метафора быстротечности времени и красоты, которая мгновенно уходит. Лист, словно неведомая раковина, олицетворяет что-то древнее и непростое, привнося в привычное осеннее ощущение элемент загадки.
Такое сравнение заставляет задуматься о том, как мы воспринимаем моменты, полные тепла и света, но одновременно и пронизанные печалью утраты, ведь всё проходящее рано или поздно исчезает, оставляя лишь память. Бабье лето становится символом быстротечности жизни, напоминая нам ценить каждый миг.
Я поднял осиновый лист обожженный бабьим летом лист горел как неведомая раковина
книга:
серия:
TheLib.Ru » Проза » Коваль Юрий » Листобой » онлайн-чтение (стр. 5)
Найда — это имя так же часто встречается у гончих собак, как Дамка у дворняжек. Верная примета: гончая по имени Найда всегда найдет зверя. Когда я приезжаю в деревню Стрюково к леснику Булыге, у крыльца встречает меня старая Найда, русская пегая. Ее белая рубашка расписана темными и медовыми пятнами. — Ей скоро паспорт получать, — шутит Булыга. — Шестнадцать осеней.
Не годами — осенями отмечают возраст гончих собак. Лето и весну они сидят на привязи, и только осенью начинается для них настоящая жизнь. Про молодую собаку говорят — первоосенница. Про старую — осенистая. Найда немало погоняла на своем веку и заработала на старости лет свободную жизнь.
Молодые гончие Ураган и Кама на привязи, а Найда бродит где хочет. Да только куда особенно ходить-то? Все исхожено. И Найда обычно лежит на крыльце, приветливо постукивая хвостом каждому прохожему. В октябре, когда грянет листобой и начнется для гончих рабочая пора — гон по чернотропу, — Найда исчезает.
Целый день пропадает она в лесу, и от дома слышен ее глухой голос — то ли гонит, то ли разбирает заячьи наброды. Заслышав ее, Ураган и Кама подхватывают, воют, рвутся с привязи, раззадоренные гонным голосом Найды. К ночи возвращается Найда, скребется на крыльце, просится в дом. — Куда-а? — хрипло кричит от стола Булыга. — В дом? Там сиди! Но после все-таки открывает дверь, впускает Найду.
Покачивая головой, кланяясь, она переступает порог и, прихрамывая, идет к печке. Мякиши — так называют подошвы собачьих лап — сбиты у нее в кровь. Найда ложится в теплом углу у печки и спит тревожно, дергается, лает, перебирает лапами во сне — гонит, видно, осенистая. Гонит, гонит.
— Эй, давай-давай! Догоняй-добирай! Мы с Булыгой бежим по лесу, кричим-поем, разжигаем собак. — Где он? Где он? Где он? — на высокой ноте стонет Булыга. — Вот он! Вот он! — поддерживаю я. Собаки уж и сами разожжены. Огромный камнелобый Ураган проламывается по кустам, глаза его приналиты кровью; узкокостная, извилистая Кама носится вокруг и нервно дрожит, фыркает, припадая к палому листу.
Вот Кама подает голос, короткий, неуверенный. Эту первую фразу гона даже и нельзя назвать лаем. Это возглас. Так охнула бы женщина, уронившая кувшин с молоком: "Ой!" — Ой-е-е-е-ей! — сразу подхватываем мы с Булыгой, и где-то в кустах хрипло рявкает Ураган, прочищает горло, утомленное летним глупым, безгонным лаем. Кама заливается сплошной трелью, голос ее возвышается с каждой фразой, к ней подваливают старая Найда и Ураган — звенит, бьется, колотится меж елок, разливается по чернотропу, по застывающему предзимнему лесу голос гона. — Напересек! — кричит Булыга. — Напересек! — отвечаю я и бегу куда-то, уж и сам не знаю куда: напересек, на поляну, на просеку, в березняк, где таится в кустах, где мчится мне навстречу взматеревший осенний беляк.
На рябине, что росла у забора, неведомо откуда появилась белка. Распушив хвост, сидела она в развилке ствола и глядела на почерневшие гроздья, которые качались под ветром на тонких ветвях. Белка побежала по стволу и повисла на ветке, качнулась — перепрыгнула на забор. Она держала во рту гроздь рябины.
Быстро пробежала по забору, а потом спряталась за столбик, выставив наружу только свой пышный, воздушный хвост. "Веер!" — вспомнил я. Так называют охотники беличий хвост. Белка спрыгнула на землю, и больше ее не было видно, но мне стало весело. Я обрадовался, что поглядел на белку и вспомнил, как называется ее хвост, очень хорошо — веер.
На крыльце застучали сапоги, и в комнату вошел лесник Булыга. — Этот год много белки, — сказал он. — Только сейчас видел одну. На рябине. — А веер видел? — Какой веер? Хвост, что ли? — Тебя не проведешь, — засмеялся я. — Сразу догадался. — А как же, — сказал он. — У белки — веер, а у лисы — труба. Помнишь, как мы лису-то гоняли? Лису мы гоняли у Кривой сосны.
Лиса делала большие круги, собаки сильно отстали, и мы никак не успевали ее перехватить. Потом я выскочил на узкоколейку, которая шла с торфяных болот, и увидел лису. Мягкими прыжками уходила она от собак.
В прыжке она прижимала уши, и огненный хвост стелился за нею. — А у волка хвост грубый и толстый, — сказал Булыга. — Называется — полено. — А у медведя хвостишко коротенький, — сказал я. — Он, наверное, никак не называется? — Куцик. — Не может быть! — Так говорят охотники, — подтвердил Булыга. — Куцик. Этот куцик меня рассмешил.
Я раскрыл тетрадку и стал составлять список хвостов: веер, труба, полено, куцик. На рябину тем временем вернулась белка. Она снова уселась в развилке ствола и оглядывала ягоды, свесивши свой пышный хвост — веер. Был конец октября, и белка вылиняла уже к зиме. Шубка ее была голубая, а хвост — рыжий. — Мы забыли зайца, — сказал Булыга. А ведь верно, список хвостов получался неполный.
Зайца забыли. Заячий хвост называется — пых. Или — цветок.
С первыми холодами в Оке стал брать налим. Летом налим ленился плавать в теплой воде, лежал под корягами и корнями в омутах и затонах, прятался в норах, заросших слизью. Поздно вечером пошел я проверить донки. Толстый плащ из черной резины скрипел на плечах, сухие ракушки-перловицы, усеявшие окский песчаный берег, трещали под сапогами. Темнота всегда настораживает.
Я шел привычной дорогой, а все боялся сбиться и тревожно глядел по сторонам, разыскивая приметные кусты ивняка. На берегу вдруг вспыхнул огонь и погас. Потом снова вспыхнул и погас. Этот огонь нагнал на меня тревогу. Чего он там вспыхивает и гаснет, почему не горит подольше?
Я догадался, что это деревенский ночной рыбак проверяет удочки и не хочет, видно, чтоб по вспышкам фонаря узнали его хорошее место. — Эй! — крикнул я нарочно, чтоб попугать. — Много ли наловил налимов? "Многолиналовилналимов. " — отлетело эхо от того берега, что-то булькнуло в воде, и не было больше ни вспышки. Я постоял немного, хотел еще чего-нибудь крикнуть, но не решился и пошел потихоньку к своему месту, стараясь не скрипеть плащом и перловицами.
Донки свои я разыскал с трудом, скользнул рукой в воду и не сразу нащупал леску в ледяной осенней воде. Леска пошла ко мне легко и свободно, но вдруг чуть-чуть напряглась, и неподалеку от берега возникла на воде темная воронка, в ней блеснуло белое рыбье брюхо. Пресмыкаясь по песку, выполз из воды налим. Он не бился бешено и не трепетал.
Он медленно и напряженно изгибался в руке — ночная скользкая осенняя рыба. Я поднес налима к глазам, пытаясь разглядеть узоры на нем, тускло блеснул маленький, как божья коровка, налимий глаз. На других донках тоже оказались налимы. Вернувшись домой, я долго рассматривал налимов при свете керосиновой лампы. Их бока и плавники покрыты были темными узорами, похожими на полевые цветы.
Всю ночь налимы не могли уснуть и лениво шевелились в садке.
Около клуба мне повстречался уличный деревенский пес по прозвищу Шакалок. Он радостно кинулся ко мне, подпрыгивая от восторга. Я дал Шакалку кусочек хлеба и пошел по своим делам, а Шакалок побежал за мною. Мы прошли чуть не всю деревню и встретили почтальона дядю Илюшу. Дядя Илюша отдал мне газету "Труд", и мы распрощались.
Шакалок побежал теперь за почтальоном. Дядя Илюша заходил в каждый дом, а Шакалок терпеливо ждал его на улице. Скоро им повстречался завскладом Колька Кислов, и дядя Илюша остался без собаки. Шакалок бежал теперь за Колькой. Так целыми днями Шакалок менял хозяина и бегал то за тем, то за другим.
А когда не бывало на улице человека, Шакалок торчал у магазина, поджидая кого-нибудь, за кем можно побежать. Шакалок был пепельно-рыжий пес, с розовым носом и разными глазами. Бегал он вприпрыжку. Но вот в деревню Стрюково приехал новый учитель. Он покормил Шакалка городской колбасой, и тот не отставал теперь от учителя ни на шаг. Даже поджидал его у школы.
Раз я встретил учителя на улице. Он торопился в школу, а за ним деловито бежал Шакалок. Мы поздоровались, и я порадовался, что Шакалок нашел хозяина. Я пошел дальше и вдруг почувствовал, что кто-то лизнул мне руку. Шакалок-то бежал за мною.
Ночью в лесу у костра на меня напал страх. Я глядел в огонь и боялся поднять голову: казалось, кто-то смотрит на меня из темноты. Костер медленно загасал. В лесу было тихо. Только вдруг в тишине слышался тоненький треск и короткий шепот.
Кто-то шептался обо мне, и казалось, я даже разбираю одно слово: "ко-лы-шки. " "Какое дикое слово! — думал я. — К чему оно?" Взяв топор, я обошел вокруг костра. Тень двигалась по стволам деревьев, а за спиной кто-то шептался, шушукался. — Эй! — закричал я. — Чего вы там шепчетесь! Идите к огню. Испугавшись громкого голоса, надо мной в верхушках деревьев кто-то зашуршал, отпрянул, и не скоро я понял, что это шевелится там и шепчется листобой.
Листобой пригнал снеговую тучу. Не доходя деревни, улеглась она на верхушки елок, раскинула пятнистые лапы, свесила серую рысью морду. Потом загребла лапой — из лесу посыпались на деревню листья, а с ними одинокие большие снежинки. В полете снежинки слепливались друг с другом и падали на землю, как узорные блины.
Туча цеплялась за верхушки деревьев, а листобой подталкивал ее, гнал, торопил. Нехотя подползла туча к деревне — густыми волнами повалил снег. Сразу накрыл он огороды, крыши домов. Несколько антоновских яблок, которые случаем остались на дереве, превратились в белые пухлые лампы. Прошла туча, и показалось, что наступила зима.
Но уже через минуту снег стал таять. Проступили под ним желтые лужи, выползла дорожная грязь, увядшая картофельная ботва. Побелевшее было поле опять запестрело, и через полчаса кое-где только остались снежные пятна. Я побежал из дому, нагреб под березой снегу и слепил первый в этом году снежок.
Найда вышла на крыльцо поглядеть, что я делаю. — Эй, Найда, Найда, лови! — закричал я и хотел залепить в нее снежком, а он уже растаял. В руке от снежка осталось несколько березовых листьев. Октябрьский снег — это еще не снег. Снежура.
Кукла, белоснежная лайка, нашла в чернолесье лося. Гончие сразу подвалили к ней и, когда мы выскочили на поляну, уже обложили лося кругом, заливались, хрипели, исходили яростью. Наклонив голову к земле, он мрачно глядел на собак и вдруг выбрасывал вперед ногу — страшное живое копье. Один удар пришелся в березку — она рухнула, как срубленная топором.
Мы с Булыгой долго бегали вокруг, ругались, трубили в рога, но никак не могли оторвать собак от лося. Этого лося хорошо знают деревенские жители. Они боятся его, считают, что он "хулиган", "архаровец". Когда-то он будто погнался за молодой бабой, нападал на коров, приходил много раз в деревню и подолгу стоял у Миронихина дома.
Чуть ли не спрашивал: "А где Мирониха?" Один раз он и меня сильно перепугал. Затаившись, ждал я на лесном болоте уток, когда вдруг услышал в орешнике треск сучьев и тяжелое дыхание "архаровца". Багровый на закате, огромный, ободранный, тонконогий, он вышел на поляну и стал в десяти шагах, глядя на меня. Я поглубже ушел в елку, а он все глядел на меня, раздувая ноздри, шевеля тяжелой губой. Черт его знает, о чем он думал.
К утру иногда затихнет, но к вечеру снова расходится и свистит, шастает по деревьям, швыряется листьями надоедливый листобой. Березки на опушке давно уже сдались ему; без листьев сразу стали они сиротливыми, растерянно стоят в пожухлой траве. А осины совсем омертвели. Вытянув крючья веток, они ловят чужие листья, как будто никогда не имели своих. Я поднял осиновый лист.
Обожженный бабьим летом, лист горел, как неведомая раковина. Огненный в центре, он угасал к краям, оканчивался траурной каймой. В глубине леса нашел я клены. Защищенные елками, неторопливо, с достоинством роняли они листья.
Один за другим я рассматривал битые кленовые листья — багряные с охристыми разводами, лимонные с кровяными прожилками, кирпичные с крапом, рассеянным четко, как у божьей коровки. Клен — единственное дерево, из листьев которого составляют букеты. Прихотливые, звездчатые, они еще и разукрасились таким фантастическим рисунком, какого никогда не придумает человек. Рисунок на листьях клена — след бесконечных летних восходов и закатов. Я давно замечаю: если лето бывало дождливым, малосолнечным, осенний кленовый лист не такой молодец.
Кувшин с листобоем
Сырой землей, опятами, дымом с картофельных полей пахнет листобой. На речном обрыве, где ветер особенно силен, я подставил под его струю красный глиняный кувшин, набрал побольше листобоя и закупорил кувшин деревянной пробкой, залил ее воском. Зимним вечером в Серебряническом переулке соберутся друзья. Я достану капусту, квашенную с калиной, чистодорские рыжики.
Потом принесу кувшин, вытащу пробку. Друзья станут разглядывать кувшин, хлопать по его звонким бокам и удивляться, почему он пустой. А в комнате запахнет сырой землей, сладкими опятами и дымом с картофельных полей.
Листобой — Коваль Ю.И
Листобой — рассказ Коваля. Испугавшись громкого голоса, надо мной в верхушках деревьев кто-то зашуршал, отпрянул, и не скоро я понял, что это шевелится там и шепчется листобой.
Рассказ на 21 минуту
Возраст 7-10 лет
Листобой — читать онлайн
Ночью задул листобой − холодный октябрьский ветер. Он пришёл с севера, из тундры, уже прихваченной льдом, с берегов Печоры.Листобой завывал в печной трубе, шевелил на крыше осиновую щепу, бил, трепал деревья, и слышно было, как покорно шелестели они, сбрасывая листья.Раскрытая форточка билась о раму, скрипела ржавыми петлями.
С порывами ветра в комнату летели листья берёзы, растущей под окном.К утру берёза эта была уже раскрыта настежь. Сквозь ветки её текли и текли холодные струи листобоя, чётко обозначенные в сером небе битым порхающим листом.Паутина, растянутая в ёлочках строгим пауком-крестовиком, была полна берёзовых листьев.
Сам хозяин её уже скрылся куда-то, а она всё набухала листьями, провисая, как сеть, полная лещей.НайдаНайда − это имя так же часто встречается у гончих собак, как Дамка у дворняжек. Верная примета: гончая по имени Найда всегда найдёт зверя.Когда я приезжаю в деревню Стрюково к леснику Булыге, у крыльца встречает меня старая Найда, русская пегая.
Её белая рубашка расписана тёмными и медовыми пятнами.− Ей скоро паспорт получать, − шутит Булыга. − Шестнадцать осеней.Не годами − осенями отмечают возраст гончих собак. Лето и весну они сидят на привязи, и только осенью начинается для них настоящая жизнь.Про молодую собаку говорят − первоосенница.
Про старую − осенистая.Найда немало погоняла на своём веку и заработала на старости лет свободную жизнь.Молодые гончие Ураган и Кама на привязи, а Найда бродит где хочет.Да только куда особенно ходить-то? Всё исхожено.
И Найда обычно лежит на крыльце, приветливо постукивая хвостом каждому прохожему.В октябре, когда грянет листобой и начнётся для гончих рабочая пора − гон по чернотропу, − Найда исчезает.Целый день пропадает она в лесу, и от дома слышен её глухой голос − то ли гонит, то ли разбирает заячьи наброды.Заслышав её, Ураган и Кама подхватывают, воют, рвутся с привязи, раззадоренные гонным голосом Найды.К ночи возвращается Найда, скребётся на крыльце, просится в дом.− Куда-а? − хрипло кричит от стола Булыга. − В дом? Там сиди!Но после всё-таки открывает дверь, впускает Найду.Покачивая головой, кланяясь, она переступает порог и, прихрамывая, идёт к печке.
Мякиши − так называют подошвы собачьих лап − сбиты у неё в кровь.Найда ложится в тёплом углу у печки и спит тревожно, дёргается, лает, перебирает лапами во сне − гонит, видно, осенистая.Гонит, гонит…По чернотропу− Эй, давай-давай! Догоняй-добирай!Мы с Булыгой бежим по лесу, кричим-поём, разжигаем собак.− Где он? Где он? Где он? − на высокой ноте стонет Булыга.− Вот он!
Вот он! − поддерживаю я.Собаки уж и сами разожжены. Огромный камнелобый Ураган проламывается по кустам, глаза его приналиты кровью; узкокостная, извилистая Кама носится вокруг и нервно дрожит, фыркает, припадая к палому листу.Вот Кама подаёт голос, короткий, неуверенный. Эту первую фразу гона даже и нельзя назвать лаем. Это возглас.
Так охнула бы женщина, уронившая кувшин с молоком: «Ой!»− Ой-ё-ё-ё-ёй! − сразу подхватываем мы с Булыгой, и где-то в кустах хрипло рявкает Ураган, прочищает горло, утомлённое летним глупым, безгонным лаем.Кама заливается сплошной трелью, голос её возвышается с каждой фразой, к ней подваливают старая Найда и Ураган − звенит, бьётся, колотится меж ёлок, разливается по чернотропу, по застывающему предзимнему лесу голос гона.− Напересёк! − кричит Булыга.− Напересёк! − отвечаю я и бегу куда-то, уж и сам не знаю куда: напересёк, на поляну, на просеку, в березняк, где таится в кустах, где мчится мне навстречу взматеревший осенний беляк.ВеерНа рябине, что росла у забора, неведомо откуда появилась белка.Распушив хвост, сидела она в развилке ствола и глядела на почерневшие гроздья, которые качались под ветром на тонких ветвях.Белка побежала по стволу и повисла на ветке, качнулась − перепрыгнула на забор. Она держала во рту гроздь рябины.Быстро пробежала по забору, а потом спряталась за столбик, выставив наружу только свой пышный, воздушный хвост.«Веер!» − вспомнил я. Так называют охотники беличий хвост.Белка спрыгнула на землю, и больше её не было видно, но мне стало весело.
Я обрадовался, что поглядел на белку и вспомнил, как называется её хвост, очень хорошо − веер.На крыльце застучали сапоги, и в комнату вошёл лесник Булыга.− Этот год много белки, − сказал он. − Только сейчас видел одну. На рябине.− А веер видел?− Какой веер? Хвост, что ли?− Тебя не проведёшь, − засмеялся я. − Сразу догадался.− А как же, − сказал он. − У белки − веер, а у лисы − труба.
Помнишь, как мы лису-то гоняли?Лису мы гоняли у Кривой сосны.Лиса делала большие круги, собаки сильно отстали, и мы никак не успевали её перехватить.Потом я выскочил на узкоколейку, которая шла с торфяных болот, и увидел лису. Мягкими прыжками уходила она от собак.
В прыжке она прижимала уши, и огненный хвост стелился за нею.− А у волка хвост грубый и толстый, − сказал Булыга. − Называется − полено.− А у медведя хвостишко коротенький, − сказал я. − Он, наверное, никак не называется?− Куцик.− Не может быть!− Так говорят охотники, − подтвердил Булыга. − Куцик.Этот куцик меня рассмешил. Я раскрыл тетрадку и стал составлять список хвостов: веер, труба, полено, куцик.На рябину тем временем вернулась белка.
Она снова уселась в развилке ствола и оглядывала ягоды, свесивши свой пышный хвост − веер.Был конец октября, и белка вылиняла уже к зиме. Шубка её была голубая, а хвост − рыжий.− Мы забыли зайца, − сказал Булыга.А ведь верно, список хвостов получался неполный.
Зайца забыли.Заячий хвост называется − пых.Или − цветок.Ночные налимыС первыми холодами в Оке стал брать налим.Летом налим ленился плавать в тёплой воде, лежал под корягами и корнями в омутах и затонах, прятался в норах, заросших слизью.Поздно вечером пошёл я проверить донки.Толстый плащ из чёрной резины скрипел на плечах, сухие ракушки-перловицы, усеявшие окский песчаный берег, трещали под сапогами.Темнота всегда настораживает. Я шёл привычной дорогой, а всё боялся сбиться и тревожно глядел по сторонам, разыскивая приметные кусты ивняка.На берегу вдруг вспыхнул огонь и погас.
Потом снова вспыхнул и погас. Этот огонь нагнал на меня тревогу.Чего он там вспыхивает и гаснет, почему не горит подольше?Я догадался, что это деревенский ночной рыбак проверяет удочки и не хочет, видно, чтоб по вспышкам фонаря узнали его хорошее место.− Эй! − крикнул я нарочно, чтоб попугать. − Много ли наловил налимов?«Многолиналовилналимов…» − отлетело эхо от того берега, что-то булькнуло в воде, и не было больше ни вспышки.Я постоял немного, хотел ещё чего-нибудь крикнуть, но не решился и пошёл потихоньку к своему месту, стараясь не скрипеть плащом и перловицами.Донки свои я разыскал с трудом, скользнул рукой в воду и не сразу нащупал леску в ледяной осенней воде.Леска пошла ко мне легко и свободно, но вдруг чуть-чуть напряглась, и неподалёку от берега возникла на воде тёмная воронка, в ней блеснуло белое рыбье брюхо.Пресмыкаясь по песку, выполз из воды налим.
Он не бился бешено и не трепетал. Он медленно и напряжённо изгибался в руке − ночная скользкая осенняя рыба. Я поднёс налима к глазам, пытаясь разглядеть узоры на нём, тускло блеснул маленький, как божья коровка, налимий глаз.На других донках тоже оказались налимы.Вернувшись домой, я долго рассматривал налимов при свете керосиновой лампы.
Их бока и плавники покрыты были тёмными узорами, похожими на полевые цветы.Всю ночь налимы не могли уснуть и лениво шевелились в садке.ШакалокОколо клуба мне повстречался уличный деревенский пёс по прозвищу Шакалок. Он радостно кинулся ко мне, подпрыгивая от восторга.Я дал Шакалку кусочек хлеба и пошёл по своим делам, а Шакалок побежал за мною.Мы прошли чуть не всю деревню и встретили почтальона дядю Илюшу.
Дядя Илюша отдал мне газету «Труд», и мы распрощались. Шакалок побежал теперь за почтальоном.Дядя Илюша заходил в каждый дом, а Шакалок терпеливо ждал его на улице. Скоро им повстречался завскладом Колька Кислов, и дядя Илюша остался без собаки. Шакалок бежал теперь за Колькой.Так целыми днями Шакалок менял хозяина и бегал то за тем, то за другим.
А когда не бывало на улице человека, Шакалок торчал у магазина, поджидая кого-нибудь, за кем можно побежать. Шакалок был пепельно-рыжий пёс, с розовым носом и разными глазами. Бегал он вприпрыжку.Но вот в деревню Стрюково приехал новый учитель. Он покормил Шакалка городской колбасой, и тот не отставал теперь от учителя ни на шаг.
Даже поджидал его у школы.Раз я встретил учителя на улице. Он торопился в школу, а за ним деловито бежал Шакалок.
Мы поздоровались, и я порадовался, что Шакалок нашёл хозяина.Я пошёл дальше и вдруг почувствовал, что кто-то лизнул мне руку.Шакалок-то бежал за мною.КолышкиНочью в лесу у костра на меня напал страх.Я глядел в огонь и боялся поднять голову: казалось, кто-то смотрит на меня из темноты.Костёр медленно загасал. В лесу было тихо.
Только вдруг в тишине слышался тоненький треск и короткий шёпот. Кто-то шептался обо мне, и казалось, я даже разбираю одно слово: «ко-лы-шки…»«Какое дикое слово! − думал я. − К чему оно?»Взяв топор, я обошёл вокруг костра. Тень двигалась по стволам деревьев, а за спиной кто-то шептался, шушукался.− Эй! − закричал я. − Чего вы там шепчетесь!
Идите к огню…Испугавшись громкого голоса, надо мной в верхушках деревьев кто-то зашуршал, отпрянул, и не скоро я понял, что это шевелится там и шепчется листобой.СнежураЛистобой пригнал снеговую тучу.Не доходя деревни, улеглась она на верхушки ёлок, раскинула пятнистые лапы, свесила серую рысью морду. Потом загребла лапой − из лесу посыпались на деревню листья, а с ними одинокие большие снежинки.В полёте снежинки слепливались друг с другом и падали на землю, как узорные блины.Туча цеплялась за верхушки деревьев, а листобой подталкивал её, гнал, торопил.Нехотя подползла туча к деревне − густыми волнами повалил снег.
Сразу накрыл он огороды, крыши домов.Несколько антоновских яблок, которые случаем остались на дереве, превратились в белые пухлые лампы.Прошла туча, и показалось, что наступила зима.Но уже через минуту снег стал таять. Проступили под ним жёлтые лужи, выползла дорожная грязь, увядшая картофельная ботва.Побелевшее было поле опять запестрело, и через полчаса кое-где только остались снежные пятна.Я побежал из дому, нагрёб под берёзой снегу и слепил первый в этом году снежок.Найда вышла на крыльцо поглядеть, что я делаю.− Эй, Найда, Найда, лови! − закричал я и хотел залепить в неё снежком, а он уже растаял.
В руке от снежка осталось несколько берёзовых листьев.Октябрьский снег − это ещё не снег. Снежура.ЛосьКукла, белоснежная лайка, нашла в чернолесье лося.Гончие сразу подвалили к ней и, когда мы выскочили на поляну, уже обложили лося кругом, заливались, хрипели, исходили яростью.Наклонив голову к земле, он мрачно глядел на собак и вдруг выбрасывал вперёд ногу − страшное живое копьё.Один удар пришёлся в берёзку − она рухнула, как срубленная топором.Мы с Булыгой долго бегали вокруг, ругались, трубили в рога, но никак не могли оторвать собак от лося.Этого лося хорошо знают деревенские жители.
Они боятся его, считают, что он «хулиган», «архаровец». Когда-то он будто погнался за молодой бабой, нападал на коров, приходил много раз в деревню и подолгу стоял у Миронихина дома.
Чуть ли не спрашивал: «А где Мирониха?»Один раз он и меня сильно перепугал.Затаившись, ждал я на лесном болоте уток, когда вдруг услышал в орешнике треск сучьев и тяжёлое дыхание «архаровца».Багровый на закате, огромный, ободранный, тонконогий, он вышел на поляну и стал в десяти шагах, глядя на меня.Я поглубже ушёл в ёлку, а он всё глядел на меня, раздувая ноздри, шевеля тяжёлой губой. Чёрт его знает, о чём он думал.ЛистьяК утру иногда затихнет, но к вечеру снова расходится и свистит, шастает по деревьям, швыряется листьями надоедливый листобой.Берёзки на опушке давно уже сдались ему; без листьев сразу стали они сиротливыми, растерянно стоят в пожухлой траве.А осины совсем омертвели.
Вытянув крючья веток, они ловят чужие листья, как будто никогда не имели своих.Я поднял осиновый лист. Обожжённый бабьим летом, лист горел, как неведомая раковина. Огненный в центре, он угасал к краям, оканчивался траурной каймой.В глубине леса нашёл я клёны.
Защищённые ёлками, неторопливо, с достоинством роняли они листья.Один за другим я рассматривал битые кленовые листья − багряные с охристыми разводами, лимонные с кровяными прожилками, кирпичные с крапом, рассеянным чётко, как у божьей коровки.Клён − единственное дерево, из листьев которого составляют букеты. Прихотливые, звёздчатые, они ещё и разукрасились таким фантастическим рисунком, какого никогда не придумает человек.Рисунок на листьях клёна − след бесконечных летних восходов и закатов.
Я давно замечаю: если лето бывало дождливым, малосолнечным, осенний кленовый лист не такой молодец.Кувшин с листобоемСырой землёй, опятами, дымом с картофельных полей пахнет листобой.На речном обрыве, где ветер особенно силён, я подставил под его струю красный глиняный кувшин, набрал побольше листобоя и закупорил кувшин деревянной пробкой, залил её воском.Зимним вечером в Серебряническом переулке соберутся друзья. Я достану капусту, квашенную с калиной, чистодорские рыжики. Потом принесу кувшин, вытащу пробку.Друзья станут разглядывать кувшин, хлопать по его звонким бокам и удивляться, почему он пустой. А в комнате запахнет сырой землёй, сладкими опятами и дымом с картофельных полей.
- Отзывы
- Сообщение об ошибке
- Поделиться